«Давай погадаю на счастье?!» - подступила к прохожему пожилая цыганка, но тот насмешливо на неё взглянул и молча продолжил свой путь.
«Что, пожалел 20 копеек?» - язвительно понеслось ему вдогонку.
Мужчина остановился, вернулся, взял руку цыганки и всё с той же весёлой насмешкой высыпал из кошелька в ладошку всю наличную мелочь, прикрыл её новенькой хрустящей трёшкой и, невозмутимый, повернул прочь. Но цыганка оказалась из числа тех гордых людей, которые стыдятся принимать даровое. Она проворно поймала мужчину за рукав пиджака и, скорее умоляюще, чем настойчиво попросила: «Разреши, сокол ясный, погадать. Всю правду скажу!»
Мужчина, угадав характер цыганки, весело и заразительно засмеялся. Когда последняя смешинка исчезла в уголках губ,
с теплотой в голосе сказал: «Лучше спой мне песню. На твой выбор. Будь добра».
Цыганка растерялась окончательно: насмешка, деньги, непонятный смех и эта странная просьба… «Уж не потешается ли он надо мной?
Нашёл молодку…» Внимательно посмотрела на мужчину. Убедившись по его глазам в серьёзности просьбы, оглянулась кругом.
Увидев неподалёку, под кустами густо разросшейся сирени, скамейку, направилась к ней. Присела на краешек. Мужчина – чуть поодаль.
Правой рукой цыганка поправила шёлковую, цветастую шаль, накинутую на плечи, прошлась по складкам длинной верхней, пёстрой юбки,
что скрывала под собою ещё несколько других; по крупным бусам, тремя цветами радуги расцветившими голубой атлас кофточки,
что прикрывала худую грудь…
Её немолодое, некрасивое, смуглое лицо преобразилась. Стало печально - торжественным.
Так, с рукою на груди, глядя в сторону золотого диска солнца, она и запела. Запела негромко и нерешительно.
Голос цыганки, надтреснутый и хрипловатый от возраста и курения, но густой и сочный, с каждым звуком песни наливался силой и красотой звучания. Чувствовалось, что ещё недавно она была замечательной певуньей.
О чём пела цыганка, мужчина не знал, но было понятно, что песня эта – о большой и несчастной любви.
Страстная и красивая цыганская мелодия сливалась с замечательными красками вечерней зари, растворялась в них…
Огромнейшее наслаждение и сострадание к большому, безответному человеческому чувству одновременно пробуждала она…
Закончив песню высоким, надрывным звуком, цыганка какое-то время невидящим взглядом продолжала смотреть на угасающий закат,
затем вздрогнула, будто грубо пробуждённая ото сна, опустила руку, что замерла на груди на время пения, поднялась, неожиданно быстро подошла
и выложила деньги на колени изумлённого мужчины.
На его горячую попытку возразить и вернуть деньги, цыганка решительно, но с проникновенным чувством в голосе сказала:
«Не надо, добрый человек. Спасибо за песню».
И, низко поклонившись ему, ушла в тёплые сумерки июньского вечера.